Неточные совпадения
Они были на другом
конце леса, под старою липой, и звали его. Две фигуры
в темных платьях (они прежде были
в светлых) нагнувшись
стояли над чем-то. Это были Кити и няня. Дождь уже переставал, и начинало светлеть, когда Левин подбежал к ним. У няни низ платья был сух, но на Кити платье промокло насквозь и всю облепило ее. Хотя дождя уже не было, они всё еще
стояли в том же положении,
в которое они стали, когда разразилась гроза. Обе
стояли, нагнувшись над тележкой с зеленым зонтиком.
У круглого стола под лампой сидели графиня и Алексей Александрович, о чем-то тихо разговаривая. Невысокий, худощавый человек с женским тазом, с вогнутыми
в коленках ногами, очень бледный, красивый, с блестящими, прекрасными глазами и длинными волосами, лежавшими на воротнике его сюртука,
стоял на другом
конце, оглядывая стену с портретами. Поздоровавшись с хозяйкой и с Алексеем Александровичем, Степан Аркадьич невольно взглянул еще раз на незнакомого человека.
Губернаторша, сказав два-три слова, наконец отошла с дочерью
в другой
конец залы к другим гостям, а Чичиков все еще
стоял неподвижно на одном и том же месте, как человек, который весело вышел на улицу, с тем чтобы прогуляться, с глазами, расположенными глядеть на все, и вдруг неподвижно остановился, вспомнив, что он позабыл что-то и уж тогда глупее ничего не может быть такого человека: вмиг беззаботное выражение слетает с лица его; он силится припомнить, что позабыл он, — не платок ли? но платок
в кармане; не деньги ли? но деньги тоже
в кармане, все, кажется, при нем, а между тем какой-то неведомый дух шепчет ему
в уши, что он позабыл что-то.
— А? Так это насилие! — вскричала Дуня, побледнела как смерть и бросилась
в угол, где поскорей заслонилась столиком, случившимся под рукой. Она не кричала; но она впилась взглядом
в своего мучителя и зорко следила за каждым его движением. Свидригайлов тоже не двигался с места и
стоял против нее на другом
конце комнаты. Он даже овладел собою, по крайней мере снаружи. Но лицо его было бледно по-прежнему. Насмешливая улыбка не покидала его.
Минуты две продолжалось молчание. Он сидел потупившись и смотрел
в землю; Дунечка
стояла на другом
конце стола и с мучением смотрела на него. Вдруг он встал...
Это было
в конце февраля. Зима, затруднявшая военные распоряжения, проходила, и наши генералы готовились к дружному содействию. Пугачев все еще
стоял под Оренбургом. Между тем около его отряды соединялись и со всех сторон приближались к злодейскому гнезду. Бунтующие деревни при виде наших войск приходили
в повиновение; шайки разбойников везде бежали от нас, и все предвещало скорое и благополучное окончание.
«Уши надрать мальчишке», — решил он. Ему, кстати, пора было идти
в суд, он оделся, взял портфель и через две-три минуты
стоял перед мальчиком, удивленный и уже несколько охлажденный, — на смуглом лице брюнета весело блестели странно знакомые голубые глаза. Мальчик
стоял, опустив балалайку, держа ее за
конец грифа и раскачивая, вблизи он оказался еще меньше ростом и тоньше. Так же, как солдаты, он смотрел на Самгина вопросительно, ожидающе.
Огни свеч расширили комнату, — она очень велика и, наверное, когда-то служила складом, — окон
в ней не было, не было и мебели, только
в углу
стояла кадка и на краю ее висел ковш. Там, впереди, возвышался небольшой,
в квадратную сажень помост, покрытый темным ковром, — ковер был так широк, что
концы его, спускаясь на пол, простирались еще на сажень.
В средине помоста — задрапированный черным стул или кресло. «Ее трон», — сообразил Самгин, продолжая чувствовать, что его обманывают.
— Я
стоял в публике, они шли мимо меня, — продолжал Самгин, глядя на дымящийся
конец папиросы. Он рассказал, как некоторые из рабочих присоединялись к публике, и вдруг, с увлечением, стал говорить о ней.
Взлетела
в воздух широкая соломенная шляпа, упала на землю и покатилась к ногам Самгина, он отскочил
в сторону, оглянулся и вдруг понял, что он бежал не прочь от катастрофы, как хотел, а задыхаясь,
стоит в двух десятках шагов от безобразной груды дерева и кирпича;
в ней вздрагивают, покачиваются
концы досок, жердей.
У Омона Телепнева выступала
в конце программы, разыгрывая незатейливую сцену: открывался занавес, и пред глазами «всей Москвы» являлась богато обставленная уборная артистки; посреди ее, у зеркала
в три створки и
в рост человека,
стояла, спиною к публике, Алина
в пеньюаре, широком, как мантия.
Дома огородников
стояли далеко друг от друга, немощеная улица — безлюдна, ветер приглаживал ее пыль, вздувая легкие серые облака, шумели деревья, на огородах лаяли и завывали собаки. На другом
конце города, там, куда унесли икону,
в пустое небо, к серебряному блюду луны, лениво вползали ракеты, взрывы звучали чуть слышно, как тяжелые вздохи, сыпались золотые, разноцветные искры.
Постепенно сквозь шум пробивался и преодолевал его плачущий, визгливый голос, он притекал с
конца стола, от человека, который, накачиваясь,
стоял рядом с хозяйкой, — тощий человек во фраке, с лысой головой
в форме яйца, носатый, с острой серой бородкой, — и, потрясая рукой над ее крашеными волосами, размахивая салфеткой
в другой руке, он кричал...
Размахивая палкой, делая даме
в углу приветственные жесты рукою
в желтой перчатке, Корвин важно шел
в угол, встречу улыбке дамы, но, заметив фельетониста, остановился, нахмурил брови, и
концы усов его грозно пошевелились, а матовые белки глаз налились кровью. Клим
стоял, держась за спинку стула, ожидая, что сейчас разразится скандал, по лицу Робинзона, по его растерянной улыбке он видел, что и фельетонист ждет того же.
Слышал, как рыжий офицер,
стоя лицом к солдатам, матерно ругался, грозя кулаком
в перчатке, тыкая
в животы
концом шашки, как он, повернувшись к ним спиной и шагнув вперед, воткнул шашку
в подростка и у того подломились руки.
Среди комнаты
стоял Владимир Лютов
в длинной, по щиколотки, ночной рубахе,
стоял, держа гитару за
конец грифа, и, опираясь на нее, как на дождевой зонт, покачивался. Присматриваясь к вошедшим, он тяжело дышал, под расстегнутой рубахой выступали и опадали ребра, было странно видеть, что он так костляв.
Но парень неутомимо выл, визжал, кухня наполнилась окриками студента, сердитыми возгласами Насти, непрерывной болтовней дворника. Самгин
стоял, крепко прислонясь к стене, и смотрел на винтовку; она лежала на плите, а штык высунулся за плиту и потел
в пару самовара под ним, — с
конца штыка падали светлые капли.
Пошли
в соседнюю комнату, там, на большом, красиво убранном столе, кипел серебряный самовар, у рояля,
в углу,
стояла Дуняша, перелистывая ноты, на спине ее висели
концы мехового боа, и Самгин снова подумал о ее сходстве с лисой.
—
В конце концов я заметен лишь потому, что
стою в стороне от всех и молчу.
«Страшный человек», — думал Самгин, снова
стоя у окна и прислушиваясь.
В стекла точно невидимой подушкой били. Он совершенно твердо знал, что
в этот час тысячи людей
стоят так же, как он, у окошек и слушают, ждут
конца. Иначе не может быть.
Стоят и ждут.
В доме долгое время было непривычно тихо. Дом как будто пошатывался от мягких толчков воздуха, а на крыше точно снег шуршал, как шуршит он весною, подтаяв и скатываясь по железу.
В конце дорожки,
в кустах, оказалась беседка; на ступенях ее лежал башмак с французским каблуком и переплет какой-то книги;
в беседке
стояли два плетеных стула, на полу валялся расколотый шахматный столик.
— Воровство! — шептал он,
стоя в нерешимости и отирая пот платком с лица. — А завтра опять игра
в загадки, опять русалочные глаза, опять, злобно, с грубым смехом, брошенное мне
в глаза: «Вас люблю!»
Конец пытке — узнаю! — решил он и бросился
в кусты.
Постойте, я еще бокал выпью, — помните вы там одно место
в конце, когда они — сумасшедший этот старик и эта прелестная тринадцатилетняя девочка, внучка его, после фантастического их бегства и странствий, приютились наконец где-то на краю Англии, близ какого-то готического средневекового собора, и эта девочка какую-то тут должность получила, собор посетителям показывала…
От тяжести акулы и от усилий ее освободиться железный крюк начал понемногу разгибаться, веревка затрещала. Еще одно усилие со стороны акулы — веревка не выдержала бы, и акула унесла бы
в море крюк, часть веревки и растерзанную челюсть. «Держи! держи! ташши скорее!» — раздавалось между тем у нас над головой. «Нет,
постой ташшить! — кричали другие, — оборвется; давай
конец!» (
Конец — веревка, которую бросают с судна шлюпкам, когда пристают и
в других подобных случаях.)
Там явились все только наши да еще служащий
в Ост-Индии английский военный доктор Whetherhead. На столе
стояло более десяти покрытых серебряных блюд, по обычаю англичан, и чего тут не было! Я сел на
конце; передо мной поставили суп, и мне пришлось хозяйничать.
В конце улицы
стоял большой двухэтажный, очень красивый дом с высоким крыльцом и закрытыми жалюзи.
В конце письма
стояла приписка, что делом о Шатровских заводах заинтересовалась одна очень влиятельная особа, которая будет иметь большое значение, когда дело пойдет
в сенат.
Правда,
в конце коридора
стоял часовой, а окно было решетчатое, и Варвинский мог быть спокоен за свою поблажку, не совсем законную, но это был добрый и сострадательный молодой человек.
Но
в конце я тебя научился уважать: твердо, дескать,
стоит человечек.
Я видел сам, как
в конце залы, за эстрадой, была временно и наскоро устроена особая загородка,
в которую впустили всех этих съехавшихся юристов, и они почли себя даже счастливыми, что могли тут хоть
стоять, потому что стулья, чтобы выгадать место, были из этой загородки совсем вынесены, и вся набравшаяся толпа простояла все «дело» густо сомкнувшеюся кучей, плечом к плечу.
Исправник же
стоял теперь у окна,
в другом
конце комнаты, подле Калганова, который тоже уселся на стуле у того же окна.
Тут же
стояли древесные пни, вкопанные
в землю острыми
концами и корнями кверху.
Был
конец марта. Солнышко
стояло высоко на небе и посылало на землю яркие лучи.
В воздухе чувствовалась еще свежесть ночных заморозков,
в особенности
в теневых местах, но уже по талому снегу, по воде
в ручьях и по веселому, праздничному виду деревьев видно было, что ночной холод никого уже запугать не может.
Через четверть часа мы уже сидели на дощанике Сучка. (Собак мы оставили
в избе под надзором кучера Иегудиила.) Нам не очень было ловко, но охотники народ неразборчивый. У тупого, заднего
конца стоял Сучок и «пихался»; мы с Владимиром сидели на перекладине лодки; Ермолай поместился спереди, у самого носа. Несмотря на паклю, вода скоро появилась у нас под ногами. К счастью, погода была тихая, и пруд словно заснул.
Я не дождался
конца сделки и ушел. У крайнего угла улицы заметил я на воротах сероватого домика приклеенный большой лист бумаги. Наверху был нарисован пером конь с хвостом
в виде трубы и нескончаемой шеей, а под копытами коня
стояли следующие слова, написанные старинным почерком...
Утром китайцы проснулись рано и стали собираться на охоту, а мы —
в дорогу. Взятые с собой запасы продовольствия приходили к
концу. Надо было пополнить их. Я купил у китайцев немного буды и заплатил за это 8 рублей. По их словам,
в этих местах пуд муки
стоит 16 рублей, а чумиза 12 рублей. Ценятся не столько сами продукты, сколько их доставка.
В горах расстояния очень обманчивы. Мы шли целый день, а горный хребет, служащий водоразделом между реками Сандагоу и Сыдагоу, как будто тоже удалялся от нас. Мне очень хотелось дойти до него, но вскоре я увидел, что сегодня нам это сделать не удастся. День приближался к
концу; солнце
стояло почти у самого горизонта. Нагретые за день камни сильно излучали теплоту. Только свежий ветер мог принести прохладу.
Лопухов возвратился с Павлом Константинычем, сели; Лопухов попросил ее слушать, пока он доскажет то, что начнет, а ее речь будет впереди, и начал говорить, сильно возвышая голос, когда она пробовала перебивать его, и благополучно довел до
конца свою речь, которая состояла
в том, что развенчать их нельзя, потому дело со (Сторешниковым — дело пропащее, как вы сами знаете, стало быть, и утруждать себя вам будет напрасно, а впрочем, как хотите: коли лишние деньги есть, то даже советую попробовать; да что, и огорчаться-то не из чего, потому что ведь Верочка никогда не хотела идти за Сторешникова, стало быть, это дело всегда было несбыточное, как вы и сами видели, Марья Алексевна, а девушку, во всяком случае, надобно отдавать замуж, а это дело вообще убыточное для родителей: надобно приданое, да и свадьба, сама по себе, много денег
стоит, а главное, приданое; стало быть, еще надобно вам, Марья Алексевна и Павел Константиныч, благодарить дочь, что она вышла замуж без всяких убытков для вас!
Пока еще не разразилась над нами гроза, мой курс пришел к
концу. Обыкновенные хлопоты, неспаные ночи для бесполезных мнемонических пыток, поверхностное учение на скорую руку и мысль об экзамене, побеждающая научный интерес, все это — как всегда. Я писал астрономическую диссертацию на золотую медаль и получил серебряную. Я уверен, что я теперь не
в состоянии был бы понять того, что тогда писал и что
стоило вес серебра.
— Что же это значит? Пользуясь тем, что я
в тюрьме, вы спите там,
в редакции. Нет, господа, эдак я откажусь от всякого участия и напечатаю мой отказ, я не хочу, чтоб мое имя таскали
в грязи, у вас надобно
стоять за спиной, смотреть за каждой строкой. Публика принимает это за мой журнал, нет, этому надобно положить
конец. Завтра я пришлю статью, чтоб загладить дурное действие вашего маранья, и покажу, как я разумею дух,
в котором должен быть наш орган.
В таком положении
стояло дело, когда наступил
конец скитаниям за полком. Разлад между отцом и сыном становился все глубже и глубже. Старик и прежде мало давал сыну денег, а под
конец и вовсе прекратил всякую денежную помощь, ссылаясь на недостатки. Сыну, собственно говоря, не было особенной нужды
в этой помощи, потому что ротное хозяйство не только с избытком обеспечивало его существование, но и давало возможность делать сбережения. Но он был жаден и негодовал на отца.
— Льет да поливает! — ропщет она, — который уж день эта канитель идет, а все конца-краю тучам не видать. Намолотили с три пропасти, а вороха невеяные
стоят. [
В то время ни молотилок, ни веялок не было; веяли с лопаты на открытом гумне, при благоприятном ветре.] Кабы Федот — он что-нибудь да придумал бы.
Но Анна Павловна не раз уже была участницей подобных сцен и знает, что они представляют собой одну формальность,
в конце которой
стоит неизбежная развязка.
Мы, дети, еще с
конца сентября начинали загадывать об ожидающих зимою увеселениях. На первом плане
в этих ожиданиях, конечно,
стояла перспектива свободы от ученья, а затем шумные встречи с сверстниками, вкусная еда, беготня, пляска и та общая праздничная суета, которая так соблазнительно действует на детское воображение.
По воскресеньям он аккуратно ходил к обедне. С первым ударом благовеста выйдет из дома и взбирается
в одиночку по пригорку, но идет не по дороге, а сбоку по траве, чтобы не запылить сапог. Придет
в церковь, станет сначала перед царскими дверьми, поклонится на все четыре стороны и затем приютится на левом клиросе. Там положит руку на перила, чтобы все видели рукав его сюртука, и
в этом положении неподвижно
стоит до
конца службы.
— И на третий закон можно объясненьице написать или и так устроить, что прошенье с третьим-то законом с надписью возвратят. Был бы царь
в голове, да перо, да чернила, а прочее само собой придет. Главное дело, торопиться не надо, а вести дело потихоньку, чтобы только сроки не пропускать. Увидит противник, что дело тянется без
конца, а со временем, пожалуй, и самому дороже будет
стоить — ну, и спутается. Тогда из него хоть веревки вей. Либо срок пропустит, либо на сделку пойдет.
Но это были только праздные слова. На дворе
стоял сентябрь
в конце, и сострадательные души, не спрашиваясь барыни, натаскали
в Сатирову каморку щепы и истопили печку.
Как вкопанный
стоял кузнец на одном месте. «Нет, не могу; нет сил больше… — произнес он наконец. — Но боже ты мой, отчего она так чертовски хороша? Ее взгляд, и речи, и все, ну вот так и жжет, так и жжет… Нет, невмочь уже пересилить себя! Пора положить
конец всему: пропадай душа, пойду утоплюсь
в пролубе, и поминай как звали!»
В конце 90 годов образовалось марксистское течение, которое
стояло на гораздо более высоком культурном уровне, чем другие течения революционной интеллигенции.
В конце прошлого века о правилах уличного движения
в столице и понятия не имели: ни правой, ни левой стороны не признавали, ехали — кто как хотел, сцеплялись, кувыркались… Круглые сутки
стоял несмолкаемый шум.